...Ждёт и видит сны.

[henna-hel]

Фандом: древнегреческая мифология.
Персонажи: безымянный мальчик, Танатос, Гипнос.
Рейтинг: PG-13.
Размер: мини.
Саммари: Сон и Смерть подобны друг другу и различны меж собой, как отражения.
Комментарий: написано по заявке на Mythology Fest: Танатос, на фразу "Ангел смерти будет здесь, когда начнется бой, он толкнет тебя на штык и заберет с собой" Да, я погуглила и узнала, что фраза из заявки - строчка одной из песен "Арии". Но эту группу не люблю, вдохновляться ей не стала, а награфоманила нечто совершенно из другого теста, чем, вероятно, ожидал заказчик. Как следствие добавила Сон в пару к Смерти и человека, который за ними не по своей воле наблюдает.
Рейтинг, на самом деле, совсем младенческий, ничего скользкого и предосудительного в тексте не вижу, но решила на всякий случай чуть его поднять, раз уж речь идет о смерти - не детская это тема.

Мальчик проснулся резко — так, как он никогда раньше не просыпался, не от медленного перетекания сна в реальность, не от солнечных лучей, метлой проходившихся по остаткам грез, не от уличного шума, стиравшего сновидения. Это было похоже на то, как будто сон просто взяли и убрали. Он не закончился, он просто отсутствовал. Был — и нет его. При этом тот, кто выбросил сон, не потрудился поместить реальность на его место.
Мальчик медленно открыл глаза и увидел потолок в дымке предрассветных сумерек. На сероватой закопченной поверхности зажигался и сразу потухал оранжевый отблеск, снова вспыхивал и снова гас. В поисках источника света мальчик повернул голову. На краешке диффа, где он лежал, сидел незнакомец, укутанный черным плащом, державший в руке факел. Над ним нависал второй неизвестный, юноша в светлых одеждах. Они о чем-то жарко спорили шепотом, причем стоящий зажигал факел тихим щелчком пальцев, а сидевший раз за разом меланхолично сдувал огонек.
— Говорю тебе — рано! — доказывал светлый и проводил ладонью над факелом. — Он еще мал, ты не должен был приходить к нему!
— Но я пришел, — возражал темный и покачивал рукой, сбивая потоком воздуха язычок пламени. — Я всегда прихожу вовремя.
— Это несправедливо, — кипятился светлый. — Он даже ничего не успел!
— Справедливости нет, — заявил темный просто и безэмоционально, хотя, казалось бы, фраза должна звучать донельзя патетично. — Есть только я.
Светлый фыркнул. Мальчик скосил глаза — ему было интересно, почему другие не выгоняют незнакомцев, неужели никого нет дома? Но вся его семья спала, крепко и безмятежно. Если бы мальчик присмотрелся, он бы заметил, что их тела не приподнимаются дыханием, а в лучах лунного света, лившегося из небольшого окна, неподвижно зависли пылинки и мелкие ночные насекомые, неестественно раскрывшие в застывшем полете прозрачные крылья. Мальчику стало так любопытно, кто эти люди и что они здесь делают, что он решился.
— Эй! — позвал мальчик. — Что вы здесь делаете?
Сидевший встрепенулся и подскочил. Оказалось, темные полотнища, скрывавшие его фигуру — это не плащ, а широкие крылья, и они не отбрасывали тени на его лицо — его кожа действительно была серовато-темной, будто сама соткана из теней.
— Он нас заметил, — с укоризной сказал в полный голос крылатый. — Никто не должен нас видеть. Это ты со своим милосердием виноват, Гипнос.
— Вы кто? — снова спросил мальчик, приподнимаясь с мягкой шкуры.
— Мы — те, кто всегда сопровождают тебя. Всех, — мягко ответил светлый, приблизился к мальчику, поцеловал его в лоб и наклонился ниже, еще ниже, пока не оказался носом к носу человека, ниже — и проник в него всем телом, просачиваясь и растворяясь в нем, подобно тому, как соль сыплется и исчезает в воде. Мальчик повалился обратно на дифф. Он заснул, его дыхание было ровным, будто не его сердце в испуге билось о ребра всего мгновение назад. Он видел сны.
Крылатый вздохом потревожил огонек факела, который на этот раз не потухал. Он также подошел к мальчику и истаял в тусклом свете.
Дыхание людей смешивалось со стрекотом цикад и писком комаров, круживших по комнате. Пылинки танцевали в воздухе, глиняные стены едва слышно потрескивали. Сон царствовал в этой ночи.

— Папа, кто они? — мальчик одной рукой тянул отца за полу гиматия, второй тыча в глиняный горшок. На пузатом красном керамическом боку две фигуры, белая, в просторном хитоне, и черная, с крыльями того же цвета за спиной, держали третью — обмякшего, прогнувшегося в пояснице, человека.
— Это братья Сон и Смерть, Гипнос и Танатос, — отвечал отец, ласково оттесняя сына от прилавка горшечника, чтобы тот ненароком не разбил хрупкий товар.
— Надо же, — удивился мальчик и простодушно сказал. — Я их видел. Недавно, ночью.
Отец рассмеялся.
— Все видят сны, малыш. Гипнос приходит ко всем, каждую ночь, — взрослый потрепал сына по голове.
— Но я их обоих видел, — упрямо повторил ребенок. — Они сидели у нас дома и спорили.
— О чем? — нахмурился отец.
— Я не понял.
— Вот и молчи об этом, — грубо оборвал отец. — Рано тебе о таких вещах думать, накликаешь еще.
«Гипнос тоже говорил, что рано», — хотел было сказать мальчик, но послушно промолчал.

На следующую ночь мальчик снова увидел Танатоса. Тот хмурился на зажженный факел и подрагивал крыльями.
— Привет, — сказал мальчик.
Темный хмыкнул и пробурчал что-то невнятно.
— А я знаю, как тебя зовут, — похвастал ребенок. — Ты — Танатос.
— А я знаю, как зовут тебя. Я знаю имена всех людей, и не только их, — оскалился темный.
Мальчик опечаленно вздохнул, мол, крыть нечем, собеседник выиграл в этом маленьком импровизированном соревновании. Танатос досадливо уставился на мальчика. Ребенок заерзал на постели — ему было неловко под немигающим взглядом Смерти.
— Ты хоть понял, что давеча увидел? — осведомился крылатый, нарушив паузу.
— Ну… — мальчик наморщил лоб, стараясь припомнить вчерашнюю беседу и ничего в ней не перепутать. — Ты вчера спорил со вторым, Гипносом. Он говорил, что еще рано, а ты…
— Ты должен был вчера умереть, — сообщил Танатос будничным голосом. — А этот альтруист выторговал для тебя сон.
Сердце мальчика настороженно ухнуло. Смерти как таковой он не боялся — он был просто не знаком с ней, но ему говорили, что это очень плохая штука, и он верил. Он справедливо полагал, что если он будет связываться с такими нехорошими вещами, как смерть, и, тем более, умрет, отец его накажет.
— И теперь я не умру? — рискнул спросить мальчик.
Танатос скрипуче захохотал.
— Все умирают, ты тоже, но — позже. Я проспорил тебя брату, так что пока ты останешься жив.
— А. Понятно, — мальчик захлопнул рот и задумался. Крылатый тоже молчал, изучая его все тем же неудобным взглядом.
— Хочешь яблоко? — спросил ребенок, вспомнив, что с гостями надо быть вежливым и щедрым.
— А? Нет, я не ем яблок, — темный улыбнулся, обнажая зубы, и покачал отрицательно головой.
— А что ты ешь? — полюбопытствовал мальчик.
— Когда-нибудь ты это поймешь, — улыбка Танатоса приобрела еще более зловещий оскал, — и это будет последним, что ты узнаешь в своей жизни.
Мальчик едва не спросил: «Почему?», — но крылатый поднялся с диффа и махнул рукой.
— Я, пожалуй, пойду. Увидимся.
Он отвернулся и сделал шаг в сторону, но затем обернулся к ребенку, будто что-то забыв.
— Ты не рассказывай о том, что видел нас. Тебе же будет лучше.
— Хорошо, — кивнул мальчик. — Ты факел забыл.
Ребенок протянул руку к огоньку, но не смог коснуться его — это был лишь неосязаемый призрак. Танатос покачал головой и растворился в воздухе. Перед мальчиком возникла светлая фигура и сказала:
— Он твой и пока что он горит. Спи.
— А вы?..
— А мы всегда будем с тобой, — Гипнос провел по лицу мальчика ладонью, закрывая его веки, утопая невесомыми пальцами в коже, и произнес нараспев, как колыбельную: — Ангел грезы будет рядом, твою спасая жизнь, он даст тебе блаженный сон, даст отдых для души. Ангел смерти будет здесь, когда начнется бой, он толкнет тебя на штык и заберет с собой.
Когда он заканчивал последнюю строку, мальчик уже его не слышал — он спал. Гипнос опустился на дифф подле него и растаял. Щебетание полночных птах ворвалось в застывшее время и сдвинуло его вперед.

В школе ученики спали на полу, на расстеленных шкурах; кроватей не было ни у кого. В большом помещении дети разных возрастов шумели, шутливо или всерьез дрались, но усталость брала свое и постепенно все падали на неприхотливые постели и засыпали. Мальчик иногда видел, как по залу путешествует фигура в светлом хитоне, склоняется над каждым из ребят, и те проваливались в грезы. За спиной Гипноса корчил рожи укутанный, по обыкновению, в темные крылья Танатос и подбрасывал, как заправский жонглер, свой потухший факел, жадно косясь на горящие призрачные факела в руках у детей. Гипнос шикал на своего брата. Мальчик улыбался им, как старым знакомцам, прежде чем уснуть.
Однажды братья пришли во внеурочное время — до наступления ночи оставалось еще несколько часов. Ученики толпились вокруг старого седовласого учителя. Он обычно бродил по саду, облепленный шумной кучей жадных до новых знаний умов, но в последнее время всё чаще и чаще останавливался, присаживался на скамьи или даже на валуны. В этот день старик был особенно слаб. Его звучный голос прерывался кашлем, и он то и дело прикрывал глаза. Когда его речь в очередной раз прервалась паузой, мальчик заметил два силуэта, движущиеся сквозь толпу детей к старому учителю. Мальчик покрутил головой — похоже, никто, кроме него, не видел братьев. На этот раз впереди маленького шествия был торжественный и довольный чем-то Танатос, гордо расправивший крылья так, что кончики перьев мели песчаную дорожку и задевали веточки кустарника. Гипнос шагал за ним, понуро опустив голову. Мальчик хотел окликнуть пару, но у него почему—то получилось выдавить только: «Эээ?..». Танатос обернулся на секунду, подмигнул ему, но продолжил скользить к учителю. Гипнос же испуганно распахнул глаза и метнулся к мальчику.
— О боги! Тебе же нельзя это видеть! Тебе еще рано! — запричитал Сон, обнимая мальчика и заслоняя широкими полами одежды старика и Танатоса. Мальчик увидел только, как Танатос театральным жестом выудил из-за спины учителя факел и затушил его слабый огонек раскрытой ладонью, как старик схватился правой рукой за грудь и хрипло охнул, услышал гулкий смех. После этого он погрузился в тяжелый обморочный сон, упав лицом на собственные колени. Мысли в его голове смешались, колени внезапно распухли до размера чьей-то широкой спины и поглотили его, перед глазами поплыли яркие солнечные кольца. Когда горящего в лихорадке мальчика разбудили от его бредовых видений, плеснув ему в лицо холодной водой, кругом стоял гам мальчишеских голосов; старик же был мертв.
После этого случая мальчик видел братьев всё реже и реже. Ему было больно и обидно за учителя, чистосердечно больно, хотя старик не был ему особенно близок, поэтому он не хотел встречаться ни с Танатосом, ни даже с Гипносом, и те будто угадывали его желание. Сновидения приходили сами собой, не сопровождаемые парой юношей в светлых и темных одеждах.

Мальчик рос и превращался из ребенка в нескладного отрока, в поджарого юношу, в молодого обветренного мужчину. Именно в этом возрасте, уже не малом, чтобы ребячиться, но еще не зрелом для настоящих опыта и мудрости, его застала война с соседним городом. Дело обычное, стычки между полисами за владение тем или иным участком земли приходились почти на каждое поколение. Хмурые наемники из профессиональной армии принимали юных новобранцев и выдавали оружие тем, у кого его нет, женщины же подсовывали вкусные лепешки и небольшие фляги козьего молока либо вина этим же новоиспеченным воинам, провожая их. Старые вояки тихо завидовали и награждали тумаками вполсилы неопытных юношей, как бы восстанавливая гармонию между заботой и жестокостью. Молодой мужчина, знакомый с Гипносом и Танатосом, тоже собирался в путь. Он был, как в тумане, не понимал до конца происходящего даже тогда, когда оказался за городскими стенами, даже когда остановился вместе с такими же растерянными юношами на прожаренном каменистом поле, и спустя несколько дней, когда пришел к крепости, окружавшей вражеский город. У его стен толпились такие же непонимающие вчерашние мальчики, до смертельной бледности в костяшках пальцев сжимавшие длинные копья и разномастные щиты. Вдруг пелена спала, и мужчина очутился посреди битвы — хотя он знал, что началась она не только что, а длится уже долгое время. Его легкие разрывал судорожно вдыхаемый воздух, которого было мало, как ни старайся, глаза улавливали каждое движение, уши — каждый звук. Вот он увидел копье, летящее прямо в него и отшатнулся в сторону… Но несильный уверенный пинок вернул его обратно. Слева от мужчины стоял хищно расправивший крылья Танатос и улыбался во все зубы.
— Я бы сказал тебе «здравствуй», — сказал Танатос, — но, знаешь ли, здоровье тебе больше не понадобится. Так что извини мою невежливость, здороваться не буду.
— Но ты… я… — мужчина запнулся. Перед его глазами висело древко копья, острие которого уже почти касалось его груди.
— Да-да, что-то вроде этого, — покивал крылатый и вытащил из руки мужчины невесть как оказавшийся там ярко пылавший факел.
— Теперь я не могу тебе помочь, прости, — прошептал Гипнос в его правое ухо.
— Не может, — согласился с братом Танатос, вынул из воздуха копье и взвесил его в руке. Он в последний раз ухмыльнулся и одним сильным движением воткнул в грудь мужчины острие, одновременно гася факел и забирая его себе.
Шум битвы резко заполнил голову мужчины — нет, снова мальчика — и смешался со строками из некогда услышанной колыбельной: «Ангел смерти будет здесь, когда начнется бой, он толкнет тебя на штык и заберет с собой». Он вспомнил душные ночи, в которых танцевавшие в лунном свете пылинки замирали в неподвижность, легкие прикосновения сна, хмурого отца, старого учителя, друзей, девушек, праздники с крепким вином, сыром, фруктами… Яблоки. Он вспомнил свой, тогдашнего себя, маленького наивного ребенка, вопрос Танатосу. Теперь он узнал, что ест Смерть, но, как тот верно говорил, это знание было последним и совершенно ненужным.

Примечания

Примечания.
Картинки для лучшей визуализации второй части:





Если кто-то увидит в этом отсылку к "Зубной фее" Грэма Джойса, он будет прав. Кстати, намеки на Death Note и Терри Пратчетта тоже присутствуют (постмодернизм такой постмодернизм в моем исполнении ).
Название фика - аллюзия на лавкрафтовское "Пхнглуи мнглунафх Ктулху Р'Лайх угахнагл фхтагн".